одной из комнат не было люстры. Веревку и искать не надо было, вся летняя кухня представляла собой склад клуба самоубийц. Выбирай любой толщины, на любой вкус! Оставалась записка. Нужно было сочинить предсмертную записку. Честно сказать, я не знала как эффектно сформулировать свои претензии. «Мне плохо живется, никто меня не любит, даже собака прогнала из будки» — звучало как-то несерьезно. «Я решила свести счеты с жизнью, потому что все равно никому нет до меня никакого дела, даже моей собственной собаке» — звучало красиво, но не передавало всех тех смутных упреков, которые мне хотелось высказать родителям и всему миру. А я была уверена, что об уникальном случае напишут в газетах. Сочиняя записку, приходилось размышлять, почему же я хочу повеситься. И неожиданно я пришла к выводу, что я сдалась. Я, почему-то, была уверена, что жизнь — это сражение. Сражение за розового зайца, сражение со страшной черной ямой, которую нужно перепрыгнуть, сражение за самостоятельность и личное пространство. И, выходит, если ты сам себя убиваешь, то ты вроде как этим признаешься в своей слабости, неспособности дальше сражаться. То есть ты проигрываешь сражение. А я очень не любила проигрывать. Так что я отнесла веревку обратно в летнюю кухню и стала готовиться к побегу. Раз жить тут больше невозможно, нужно бежать. Я положила в школьный рюкзак сверху на учебники арифметики и природоведения зубную щетку, расческу, запас нижнего белья и мышонка, которого перед нашим отъездом из северного города пошила мне сестра. Мышонок был в шортах, в черными бусинками вместо глаз, с нарисованными красным фломастером губами и в бусах из разноцветного стеклянного бисера. Рюкзак раздулся и мне с трудом удалось его закрыть. Мои намерения были очень просты: утром я сделаю вид, что иду в школу, а сама немного отойдя от дома поверну в обратную сторону и пойду к бабушке Розе. И попрошу ее взять меня пожить, как тогда, перед Новым годом. Или телеграфировать маме, чтобы она меня срочно забрала. Этот план казался мне безупречным. Но утром папа каким-то непостижимым для меня образом догадался о нем.
Он сразу полез в мой рюкзак и обнаружил там гору улик. Гора улик лежала прямо сверху, как будто нельзя было хотя бы положить ее на дно, а потом прикрыть учебниками. Пришлось идти в школу под конвоем.
Папа, конечно, обиделся, что он и белье мое стирает и блины мне жарит, а я совсем не ценю. А я решила затаиться, усыпить папину бдительность, а потом повторить попытку. Но потом началась весна и я впервые в жизни увидела цветущие деревья. Они внезапно, в одно утро, покрылись белыми и розовыми шапками и цветение охватило сразу весь город. Это было такое невероятное зрелище, что я совсем забыла о побеге.
Здесь должен быть торт со свечками
Весной у меня был день рождения. Говорят, некоторые рассеянные люди забывают об этой дате и поздравления становятся для них приятной неожиданностью. Или они просто не переживают, что их никто не поздравил, потому что не помнят, что для этого был повод. Я тоже была очень рассеянной и запросто могла забыть в школе рюкзак с учебниками, не говоря уже о сменке, спортивной форме и куртках. А зонтов, варежек и перчаток я потеряла такое несметное количество, что мои родители, не будь у них меня, могли бы открыть галантерейный магазин. На тропинке, ведущей на нашу северную дачу, было даже специальное дерево, на которое соседи вешали мои береты и панамы, найденные ими у ручья или по пути к своему участку. Но при всей своей патологической рассеянности о собственном Дне рождения я никогда не забывала. Напротив, обычно еще с начала марта я начинала слежку за сестрой и родителями. Иногда мне удавалось обнаружить тайник, где кто-то из них прятал свой будущий подарок и тогда меня распирало такое нетерпение, что я не всегда дотягивала до дня вручения. Мне хотелось как можно скорее похвастаться, какой я умелый сыщик.
Но той весной Дня рождения я ждала без особой радости. Мама и сестра далеко, значит меня ждет только одни подарок. И он, скорее всего, будет «полезный», какие любит делать папа. Шерстяные носки, например. Ведь все дети мечтают получить на свое девятилетие шерстяные носки, это дураку ясно. Праздничного стола с волшебными сладостями, которые раньше пекла мама, тоже не будет. Я уже видела в холодильнике кусок дорогой колбасы, искусно спрятанный за кастрюлей с картошкой. Наверное, где-то еще скрываются вафли или булочки с яблоками, которые папа ошибочно считает праздничной выпечкой.
В общем, накануне я была полна самых пессимистических предчувствий.
Утром в День моего рождения я проснулась еще до того, как папа успел открыть ставни. В комнате было почти темно, только через стеклянную дверь падал луч тусклого желтого электрического света. Я немного полежала, глядя на этот луч, но перед глазами у меня все еще стояли картинки из сна, где я летала над зелеными холмами. Потом я повернулась на бок. И тут сквозь зеленые холмы увидела нечто фантастическое. Рядом с моей кроватью за ночь появилось две табуретки. А на них стояла литровая банка с букетом красных тюльпанов, блюдо с явно домашним тортом, из которого торчало девять худеньких свечей, сидела белобрысая кукла, а еще лежало письмо и две открытки. С краю примостились носки. Правда не шерстяные, а обычные, со смешными голубыми зайцами. Сначала я даже подумала, что проснулась только понарошку. Но закрытые ставни, очень уж реалистичный электрический свет и запах занявшихся дров, доносившийся из соседней комнаты, где папа затапливал печку, убедили меня, что все происходит взаправду. Я вскочила, схватила открытку, и в тусклом свете рассмотрев сестрицын почерк, окончательно убедилась, что невероятное произошло на самом деле. А невероятным было все. Во-первых, я была уверена, что подарки у кровати оставляют только героям книг и фильмов, а в реальности никто никого так не поздравляет. Во-вторых, мне раньше ни разу не дарили цветов, тем более такой огромный букет. Я вообще думала, что цветы дарят только учительницам, артисткам и еще на свиданиях. В-третьих, мне не дарили кукол, потому что сама я их никогда не просила, а с теми, что достались от сестры, играла в садистские игры, пугающие маму и представляющие угрозу как для моей жизни так и для нашего семейного жилья. В моих руках сестрицына кукольная коллекция давно приобрела настолько пугающий и неприличный вид, что ее пришлось выбросить. А эта новая
